Страница 1 из 2
Сон 9 мая 1985 года. «Они ушли и не вернулись».
…Через пять дней мне будет 15 лет. Накануне днём шёл дождь. И вот утро – праздничный парад по телевидению. И мне нужно возиться с рассадой, высаженной под плёнку. Хлопот больше всего было с кукурузой – что-то я неверно схимичил, некоторые растеньица были совсем светлые, как будто им не хватало железа. Я делаю то, что делать надо, грею вёдра с водой на газу, чтобы подливать в грядки, на улице (огород прямо напротив крыльца) прохладное утро, Солнце просвечивает едва – размазаны по небу облака. Днём будет +16, а пока +10.
А ночью приснился сон – другого состояния. Он ввёл в себя, точно как накрыл одеялом другой реальности. И я её храню в себе. Только за делами мне некогда её записать. Что-то, разделавшись с кабачками и кукурузой, я записываю карандашом на листе большой тетрадки в клетку. По сюжету сна, действие начинается (включение произойдёт) 14 октября текущего (1985-го) года в 23 часа. И происходит всё здесь, в доме (вернее, в части дома – деревянный одноэтажный трубастый дом барачного типа), где я живу.
Пророческий сон. Не событийно пророческий, в нём не предсказания содержатся, и даты не важны, а… это называется рельеф судьбы. Сёта – в проявленной реальности это Светлана Сидоркина, моя ровесница, младшая дочь тёти Кати, кумы моей мамы. Моя мама когда-то, задолго до моего рождения, стала крёстной Васька – то есть сына тёти Кати, старшего из её детей. Мы в Москву в гости к тёте Кате ездили нечасто, первый раз – когда мне было пять лет, потому Света воспринималась ангелом, ни на кого больше не похожей и ни с кем больше не сравнимой. Мне очень хотелось, чтобы тётя Катя со Светой приехали и к нам в гости, но год за годом это не складывалось и, несмотря на все ожидания, так и не свершилось. А вскоре после того, как Свете исполнилось 16 лет, у неё родился сын. Три года спустя – и дочь. Но это уже совершенно отдельная история. Тётя Катя ещё долго в разговорах по телефону с моей мамой заводила одну и ту же пластинку, глядя на семейную жизнь Светы. Смысл был в том, что вредно детям выходить замуж или жениться – особенно так рано. Свету тётя Катя называла «секухой» — в 1985 году Света словно бы заарканила парня, который сразу же ушёл в армию. Но у Светы, несмотря на все перипетии и загулы вернувшегося из армии мужа, с семьёй всё же сложилось. Старшим повезло меньше. У Васька был полный мрак и неразбериха, своих детей он так и не родил (вообще никого и ничего не родил), а Наталка, второй ребёнок тёти Кати, хоть и завела себе сына, но личную жизнь так и не устроила. У самой тёти Кати муж умер вскоре после рождения Светы.
Внешне, в том числе на сохранившихся с детства фотографиях, Света очень похожа на Алису Селезнёву («Гостья из будущего»), только Света светлее (не только волосами, а всей приветливостью), улыбчивее и миловиднее Алисы.
9 мая 1985 года я записываю карандашом ключевые фразы из самого начала сна. Чтобы отделить канон от последующей обработки. «Они ушли и не вернулись» (стало заглавием)… «мы пойдём с 14 до 17» (слова неожиданно появившейся Нёты, старшей сестры Сёты)… но я не умею сразу и соблюдать художественный стиль, и передавать суть. Отпечаток сна не был ошеломительным. Сон как бы потребовал, чтобы я его выносил и родил. И было во сне нечто, что уверяло – делай всё, что делаешь. Расти кукурузу. Не считай это чем-то мелким, хотя оно мелкое. Не пытайся перемечтать, переосмыслить сон – хотя чем, кроме как домысливанием, я способен заниматься? В основном уже только в 1989-1993 годах получилось раскрутить сюжет на несколько десятков страниц вперёд. Найти понятные сочетания слов. Но до уводящей в бесконечность концовки сна ещё очень далеко. Каноническая фраза из далеко отстоящей от начала части сна гласит: «… все они живы и оказались не теми, кого я в них видел». Поиск же (изначальный посыл) так и не дал результата. Но то, что всё-таки нашёл я там…
Самым неописуемым, и в то же время самым ясным, простым, очевидным был сон во сне. Вернее – то, что мне приснилось по сюжету в одну из последующих ночей. Само действие во сне начинается ночью, точнее – поздним вечером, и, вмещая в себя проживание многих дней (утр-вечеров-ночей), очень явно показывало нечто. Показывало явно, но субтитры, которые всё сопровождали, я не запомнил. И описать сверх-реальную картину тогда, в 1985-м, никак не удавалось. Ряд описаний, связанных с состояниями, вынужденно перекроен уже сейчас, в 2013 году. Потому что исходного текста просто нет. Созданное в 1985-м, то есть записанное 9 мая – это лишь набор вырезанных фраз (выступающих граней кристалла), костяк того, что надо упомянуть или описать, и линия дальнейшего сюжета (что было 15, 16, 17 и 18 октября вкратце).
А вот теперь сам реконструированный сон. Начало.
Они ушли и не вернулись в тот опрянувший от неутоляющей обыденности и возносящий из серой житухи вечер закружительно-захватывающей игры с приехавшей Сётой. В меньшей, западной комнате, освещённой неярко-тусклой свисающей с потолка лампой, с треском дров и всплесками огня под дверцей печки, когда мы подбрасывали кубик и, почти готовые захлебнуться от восторга, летели за кубиком в этом тесном вместилище нас охватившего… Всё почему-то творилось в бабушкиной комнате, и мы не умели совсем отрешиться от взрослого присутствия – восторг захлёбывался в нас. Таким, каким он мог быть, он так и не стал. Шкаф, диван, уставленный рыжебокими чашками стол с дощечками на запитой клеёнке, занавески на окне и карточки, разложенные на кровати – единственно зелёное место в жёлто-коричневой комнате с синим половиком на полу – всё в бессмылицу сверчивалось и ускользало; как трава сквозь доски, прорастал, пробуждая, уморяющий смех без ясной цели, без чёткого понятия игры. Царило объявшее нас и всё вокруг настроение непревзойдённого, счастливо-веселящего подъёма, эта вечная эдезия без всякой мысли (даже в завершающие миги) о последующем тупике распростёртой жизни.
Незаляпанная осёдлой нашестью бабина комната отдана двоим.
А баба хлопотала на кухне, где не ладилось что-то с газом, и давно прошедшим утром – как будто это случилось тысячи лет назад – чрездомный посторонник дядя Петя проводил по стене и надставил над холодильником в углу окан и двери под часами конгломерат извитых труб, локтями выпиравших внутрь. Тщет.
У нас ещё приторчались какие-то тётка с дядькой, ничуть не осветившие тёмное своё существо. Днём они бродили у дома, а весь вечер бормотали у входных дверей. Кто были они? Откуда пришли? Что они ждали? Немного поговаривали с бабой, а баба (отчего она так нерасспрашиваемо-терпеливо их принимает?) жалобилась им про все стоЯщие и слов не стОящие дела, как они виделись, о закраске ржавых труб в голубой побелённой кухне, и отпускала ворчанье на жит-быт. Всё как-то угодливо-елейно, не с обычной на всё и вся, с кем бы и про что здесь не орала, руганью, а точно приветствуя поверх забора проходящих мимо дома знакомых с улицы.
В разгар игры, этого отрешения от действительной обстановки (мы, выхваченные из здешней реалии обитающим вне нас провидением, не замечали окружающих условий) пришла Нёта со спокойным, сведённо-устремлённым взором. Сразу всё стихло до сверживающегося по спадающе-расширяющейся спирали звона в голове. Неостановленного колокола. Сёта как-то одёрнулась, слово она допустила что-то запрещённое, забыла, что это непозволено, и тут же смякла, выдохла остатки нераспросторенной свободы, накопленные за час так робко, когда стрелки часов сходились у десяти, начинавшейся игры. За время которой в нас вошла бездна раскрытого, неповторимо нового, посетили волны необъяти. Обыденное сознание, а, вернее, прозябание, много лет заедавшее нас, примёрло, чтобы – если это возможно вместить – вознестись своей распахнутой живой сущью за пределы отупляющих сфер нашего мирка. К слиянию с силой, непостижимой в повседневии. И если бы то, непостижимое, только казалось – то уже давно бы мы сгинули или выродились в нечто неразумное, так стремясь к нему, чтобы стать предназначенными сами себе – своей живущей сущи. Хлынувший поток очистил загрязнённые мелким бытиём привычки поведения, каналы мироощущения и само-творения, но не удалось в нём закрепиться, как будто он не обнаружил в нас драгоценного ростка… отзыва, отголоска, что связало бы нас с ним навечно. Проникновения не состоялось. Как будто начался вселенский танец – я обнаружил, что он идёт – но танцевать его не смог. Потому Сёта покорно подошла к стоящей в коридоре Нёте. Обрыв этого, состояния танца, разруб навылет, навечно отбрасывающий момент касания того танца в прошлое… тот момент, когда можно было в танец войти… обрыв этого швырнул обратно, низверг опять в безразличное, вялое, обезличенное и обесцененное. Обесцененное свершившимся ныне, этой игрой в бросание кубика, залетавшего то в валенок, то за табуретку между шкафом и печкой, ударявшегося о кочергу… а по половику были разбросаны карточки. Их мы считали ненужными.
То, что свершалось ныне, обострило чувство истинного, нерисованного переживания чего-то ещё не дающего себя понять, это переживание такого рвущего состояния… только не на части рвущего, а как стартующая ракета… оно не напоминало о себе очень долго… и там, откуда оно приходит, нет ничего унижающего, подчиняющего и растаптывающего.
А в момент схлопывания… «ваше время истекло»… но нет, никто так не говорил… в момент схлопывания, то есть прихода Нёты, проскочила вечность. Точнее, наверное, меня пронесло мимо осознования чего-то. Ещё точнее – когда проносило, оно осознавалось. Если я сейчас скажу об этом, то это будет звучать так. Чтобы развязать пласты… растопить печати судьбы, надо согласиться с этим бытом. Вернее сказать – семь железных башмаков сносить, сто железных хлебов изгрызть, тридевять земель обойти и все награды от мира сего отдать нечестивцам, «злым» героям этой отнюдь не сказки. Иван-Царевич никогда не найдёт Василису Прекрасную, потому что в данном ему узоре судьбы такого нет. Василиса ему не нужна для того, чтобы стать собой. Но весь поиск должен быть ради этого произведён.